.
В ДЖЕЛЛО БИАФРЕ есть нечто мессианское; когда берешь у него интервью, это особенно бросается в глаза. Кажется, что он — носитель истины. Не той единственной, вечной истины, но истины его собственной, необходимой психологии артиста, который последовательно и убежденно занимается своей музыкой как идеей. Я всегда восхищался Dead Kennedys, однако у меня не было такого сильного впечатления от группы, какое я получил от самого Джелло, его характера и способности избегать ям и каньонов посредственности.
Это интервью состоит из двух ночных марафонов вокруг моего кухонного стола. Честно скажу, оно было одним из самых трудных — многое Биафра держал в резерве. Сам он считает себя личностью негативной, но я сильно подозреваю, что эта самая негативность суть не что иное, как защитный заслон, помогающий Джелло Биафре выжить.
ПБ: Dead Kennedys исполнилось уже шесть лет…
ДБ: Да, это так. Оглядываясь назад, я думаю о том, что, в общем, немногие группы или даже компании людей могут быть интересны в течении шести лет. Посмотрим, что будет дальше… Я не буду заходить так далеко, чтобы сказать, что ни одна группа не может существовать свыше трех лет кряду, но… посмотрим, что будет дальше.
ПБ: Это меня удивляет. Есть ли резон до сих пор тянуть хардкор-шоу?
ДБ: Ну, скажем, нам это нравится. Это та самая музыка, которую нам нравится играть. Это наш любимый способ выражать себя. Даже когда два или три года назад аудитория изменилась к худшему, мы напряглись и задали себе вопрос: “Смогут ли они оттолкнуть нас от нашей музыки или мы продолжаем играть то, что хотим и постараемся хоть что-то донести до них?” Видишь ли, в нашей музыке есть какая-то изначальная энергия, которую не найдешь в так называемой “взрослой” музыке. В диско, скажем.
ПБ: То есть ваша музыка — музыка для малолеток?
ДБ: Нет, так о ней говорят те, кто претендует на взрослость.
ПБ: А почему это не музыка для малолеток?
ДБ: Я не влезаю особо в аналитические тонкости. Это можно только почувствовать. Чувствуешь — замечательно. Нет — нет. Это проблема сердца и души.
ПБ: Тебе сейчас двадцать пять?
ДБ: Двадцать шесть.
ПБ: Ты считаешь себя взрослым?
ДБ: Надеюсь, что нет. Я слишком мало развит для этого… в некоторых областях. Но во многом я хотел бы остаться таким, как сейчас. Когда я учился в школе, мне круто приходилось. Все вокруг только и говорили о том, как они поступят в ХОРОШЕЕ учебное заведение, как сделают УСПЕШНУЮ карьеру. Меня как- то притащили в кабинет консультанта и стали задавать всякие идиотские вопросы: “Что ты собираешься делать для своей карьеры”, “каковы твои планы”… Я НЕНАВИЖУ планы (смеется). О каких планах может идти речь, когда вся жизнь — одно большое приключение? Особенно когда кто-то строит их для тебя… Консультант запихнул все мои ответы в компьютер и стал ждать ответа, чтобы выяснить в каком направлении я должен заниматься своей карьерой… И компьютер выдал, что мне надо стать ассистентом зубного врача. Дерьмо такое! Я хлопнул дверью и больше у консультанта не появлялся.
И я счастлив, что никогда не воспринимал всерьез все, что относится к “карьере”. Думать о смысле каждой секунды — нет, от этого я чувствую себя параноиком. Даже когда у меня перед глазами часы, я чувствую себя подавленно, словно кто-то владеет мной и использует по своему разумению.
ПБ: Расскажи, как создавалась группа.
ДБ: Как-то раз я заглянул в Aquarius Records* и увидел там объявление: “Гитарист хочет присоединиться к — или основать группу новой волны”. Я позвонил, и это оказался “Ист Бэй” Рэй. Клаус “Флоурид” тоже позвонил Рэю… Так или иначе, собрались мы. Я предложил название Thalidomide, но оно никому не понравилось. Рэй предложил The Sharks — он только и думал тогда, как бы понравиться какой-нибудь фирме грамзаписи, чтобы заключить удачный выгодный контракт. Тогда я предложив Dead Kennedys. Его придумали какие-то люди в Колорадо, но у них не хватило пороху воплотить его в жизнь. А мне показалось, что оно наиболее провокационно и может вызвать сильную реакцию, неважно — позитивную или негативную… Я стал всем рассказывать про нашу группу, и в конце концов мы пошли к Дирку Дирксену в зал Mabuhay gardens. Он сказал, что для решения вопроса о нашем выступлении ему нужна запись, пресс-релиз о группе и глянцевое фото 8.5 х 11, а без этого всего он и говорить с нами не станет. Мы сделали гаражную демо-запись, написали фиктивный пресс-релиз. Карлос — парень, с которым я часто встречался на концертах в Mabuhay, позировал на фото как барабанщик — его группа Mailman распалась неделей или двумя позже, и он пришел к нам вторым гитаристом. Его все звали “6025” — он нашел на улице старый номерной знак, притащил его на репетицию и сказал: “Вот моя новая идентификационная карточка”…
И я долбил, долбил, долбил группу OFFS, игравшую в Mabuhay, чтобы выступить перед ними, и в конце концов договорился. Но черт возьми, у нас не было барабанщика! Прямо перед концертом к нам присоединился Брюс Шлезингер… Дебют состоялся 19 июля 1978 года, и после этого мы просуществовали еще неделю.
ПБ: Чем занимался Рэй до того, как повесил свое объявление? Какой жизнью он жил?
ДБ: Он играл в группе GRUISIN*, которая в ноль снимала музыку 60-х годов, они даже выпустили сорокапятку.
ПБ: А Клаус?
ДБ: В Бостоне он играл в какой-то ритм-н- блюзовой группе, потом на басу в хэви-ме- тал/трио FROGG. Представляешь? И, по-моему, он был в раннем составе Human Sexual Response, в Moon over Miami и в Magic Terry & The Universe.
ПБ: Брюс?
ДБ: Ошивался вокруг сцены, я думаю. Понятия не имею, где он брал деньги на жизнь. Когда-то он учился на архитектора, но я не уверен, что он там именно учился.
ПБ: Какова же была реакция на ваш дебют?
ДБ: Мы так разнервничались, что 25-минутную программу отыграли за десять минут. А реакция… она зависела от каждого конкретного человека. Наша желудочно-паралитическая музыка — о, это был тогда дорогой продукт. Знаешь, как будто кто-то вываливает собственные кишки на всеобщее обозрение. Кто-то, может быть, хотел присоединиться к нам, остальные ужасались. Тогда терроризировать зал быЛО просто — тусовки были поменьше, да никто и не предполагал, что будет ТАКОЕ. Тусовка вовсе не собиралась слушать Dead Kennedys.
Я насквозь прорезал несколько первых рядов и атаковал тех, кто сидел сзади. Им, знаешь, было так приятно смаковать ВКУСНЫЕ НАПИТКИ, курить ХОРОШИЕ СИГАРЕТЫ, сидеть в МЯГКИХ КРЕСЛАХ, пассивно наблюдая то, что творится на сцене. Было просто необходимо подбежать к ним, перевернуть столики, вылить на них пиво, затушить сигареты об их тупые лбы, короче, вернуть их к реальности. Сказать им: “Вы уже не в безопасности”. Дирку Дирксену это не очень-то понравилось, он угрожал запретить нас…
ПБ: Тогда о вас написали в Search & Destroy. По-моему, это был первый отклик в прессе.
ДБ: Да, там было одно из лучших интервью, которые я давал когда-либо. Вся та фрустрация, которая восемнадцать лет копилась во мне, как в бутыли, вышла наружу. Мы говорили напыщенно, мы бредили, но что-то в этом было. Мы говорили то, о чем тогда никто не говорил. Совсем как те, кто пытался улучшить это общество в шестидесятых, а потом стали тупыми и консервативными, как их родители, и старались запихнуть все эти изменения под спуд. Сейчас это называется проблемой юппи. Search & Destroy был лучшим фан-зином, когда-либо издававшимся. Они были первыми, они чувствовали, что времена приходят опасные, и было такое ощущение, что вот эта сырая, отталкивающая музыка и визуальные искусства суть начало нового подъема. “БИТЛЗ в шестьдесят четвертом — мы в семьдесят седьмом — семьдесят восьмом. Мы находились в том самом месте в то самое время. Мы видим новый подъем, и это наш подъем. Как здорово будет освободить людей от этих семидесятых!” Вдохновляюще наивно… Когда-нибудь я расскажу внукам, что САМ видел The Avengers.
* Магазин в Сан-Франциско, в котором продаются пластинки независимых фирм — П. Б.