.
Я всегда сознательно избегал этой машины индустрии развлечений, которая нас всех соблазняла. Она привела Go-Goes, REM, X, Wall of Wodoo и Red Rockets туда, где они сейчас. Но мы ее постоянно отшивали, потому что не хотели быть изолированными от людей, которых уважали и у которых учились. Мы не хотели заводиться вместе с толпой идиотов, говорящих жопой, которые вещали бы нам, что делать. Вот представь себе — ты вернулся с того света, а тебе не с кем поговорить, кроме этих ничтожеств.
ПБ: Ты думаешь, нет возможности использовать эту машину для своих целей?
ДБ: Назови мне хоть кого-нибудь, кто смог это. Только не говори о Бобе Дилане. У Dead Kennedys нет желания креститься в плавательном бассейне Пэта Буна.
ПБ: А Фрэнк Заппа?
ДБ: Если вдруг сегодня возникнет новый Заппа, уж его-то не будут отталкивать от кормушки.
ПБ: И как же вас соблазняла эта машина?
ДБ: Ну… может я и не должен так говорить, потому что с нами она была гораздо осторожнее, чем с другими. Мы считались очень крутыми по их меркам, и по сравнению с Брюсом Спрингстином и Бобом Хоупом — да, мы были крутыми и неистовыми. И это было приятно — смотреть, как эти кретины сновали туда-сюда в клубе Whiskey в Лос-Анджелесе, когда мы играли там, и давали нам понять, что сделали бы для нас все, что угодно… если бы мы СМЕНИЛИ НАЗВАНИЕ!
ПБ: И это все, что они от вас хотели?
ДБ: Ну, они наверняка захотели бы много чего еще, сделай мы этот шаг. Может быть переодеть нас… Им нужен был этот первый признак смирения с нашей стороны…
Я уже говорил, что от большинства людей этого бизнеса меня тошнило. Когда я окружен ими, я чувствую себя не в своей тарелке. Да ты посмотри на все эти игры, на всех, этих пиявок, сидящих и говорящих ни о чем. Они ни во что не врубались, и я понял, что просто я не один из них. Они бессердечны. Бездушны. Что хорошего они могут сделать? Я родился слишком поздно для того, чтобы сыграть роль злодея в “Бэтмене”.*
ПБ: Если подписание контракта не было твоей целью, то какова же она была?
ДБ: Тогда моей целью было внести некий элемент театра и психодрамы в жизнь Сан- Франциско — там было мало визуальных исполнителей. А у меня имелся кое-какой Театральный опыт, и я знал, что способен перевернуть мозги, вдохновить людей, вербализуя какие-то жуткие истории и ситуации. Я хотел дать людям тот импульс, какой мои любимые артисты давали мне. Мы не выходили на сцену довольными или согласными, или обожающими всех и вся. Мы использовали свой труд как инструмент атаки. Сейчас уже мне не кажется, как тогда, что любая форма искусства должна быть оружием. Картинки Holiday Inn не провокационны, но если живопись или очень ДРУГАЯ или очень красивая — она провоцирует. Было бы интересно, если бы живописцы вынесли свои работы на улицы, расписывали рубашки и носили их, вместо того, чтобы вешать картины на стены галерей. Делали бы искусство конфронтационным. Даже фильмы Диснея могут провоцировать. Мы играли не думая о том, что нам нужно продержаться на эстраде как можно дольше или быть приемлемыми для всех — мы просто играли.
ПБ: Ну и сколько это могло продлиться еще, как ты думаешь?
ДБ: Не знаю и тогда не знал. Все в то время старались придумать что-то новое раз в два года, и сейчас я понимаю, что все они кроме Flipper, были безумно слащавы.
ПБ: Провокация до сих пор остается вашей задачей?
ДБ: О да. Сейчас это гораздо, гораздо труднее, потому что большинство тех, кто приходит на наши концерты, прекрасно знают, чем мы занимаемся, и думают, что любят нас. В таких условиях значительно труднее каждый раз доставать кролика из-под шляпы — удивлять людей, скажем так.
ПБ: И как же вы решаете эту проблему? Возможно ли это вообще-?
ДБ: Сегодня мы можем общаться с теми, кто не понимает нас просто через насмешки. Насмешки над комплексом мачо, над законами и т. д. Плюс к этому одну из своих целей я осознал после того как мы играли на акции “Рок против Рейгана” напротив здания демократической партии. И после этого тысяча или две людей устроили шествие ко Дворцу Правосудия, требуя свободы тем двумстам, что были арестованы на Маркет-стрит. Требование простое, но провокационное достаточно, чтобы конная полиция начала подавлять это шествие, и в результате еще триста человек было арестовано. Самый значительный массовый арест во всей истории Сан-Франциско.* И о шествии объявлял не я, а какой-то человек — я только дал ему микрофон…
ПБ: Значит это шествие — персонификация твоей цели?
ДБ: Цель — вдохновить людей на нечто большее, чем просто идти домой с концерта и говорить: “О, это был отличный сейшн!” Меня всегда подавляло, что когда мы играли в Mabuhay Gardens или в Ou Broadway здание Bank of America оставалось цело. И по сию пору оно стоит. Значит мы проиграли, и это здание — монумент нашему провалу.
ПБ: Разрушить Bank of America — это то, что надо?
ДБ: Конечно! Если в здании никто не пострадает. Bank of America качает десятки, сотни миллионов в Южную Африку и черт знает куда еще, чтобы помочь всёй этой вонючей системе. Они затрагивают и нашу обыденную жизнь — в том смысле, что квартирная рента Сан-Франциско так велика из-за того, что Bank of America нужно много помещений для офисов и жилья для его сотрудников. И они вышвыривают нас на улицу. Одна женщина просто отказалась от получения наследства, потому что разбирательство шло чертовски долго — а наследстве исчислялось в шестизначной цифре! Они давили на нее и в результате просто присвоили ее деньги. Украли их.
ПБ: Но как же твои пацифистские убеждения? Не страдают ли они?
ДБ: Видишь ли, человеческие существа — это живые, дышащие создания, они чувствуют боль и удовольствие. Здания — это объекты, а также в данном случае — собственность организации, уничтожающей человеческие существа. Если две дюжины людей будут работать в здании, когда оно взорвется, мне будет очень плохо. Но этот путь — единственный. Какой еще язык они понимают?
ПБ: Если В. of А. будет разрушен, какую ответственность ты возьмешь на себя? Что ты скажешь, если тебя посадят за подстрекательство?
ДБ: Я буду драться за свою свободу. И потом, разве я когда-нибудь кому-нибудь советовал разрушать В. of А. прямым текстом?
ПБ: А посоветуешь?
ДБ: Я никогда не буду никому приказывать делать то-то и то-то. Люди пошли ко Дворцу Правосудия после “Рока против Рейгана”. Если нас обвинят в том, что мы поджигаем спичку около порохового погреба, я буду бороться против этого. Спичку поджигают копы — когда бросают невинных в тюрьмы и избивают мирные демонстрации. Демонстрацию людей, которые пришли требовать свободы для своих друзей.
ПБ: Ты испытываешь ностальгию по 60-м. Считаешь ли ты, что панк-движение было продолжением 60-х?
ДБ: Частью реальной подоплеки панк-дви- жения был отказ от всего того, что привело к ошибкам в 60-е. Когда кончилась война во Вьетнаме, люди запрятали свою активность в сортир и прекратили сопротивляться обществу вообще. Они решили уйти, уступить, найти наконец НАСТОЯЩУЮ работу… А сейчас они хотят напялить свое пластиковое обличье на всех вокруг. Люди не зашли далеко, они остановились, а работы-то было непочатый край. Очистить землю, уничтожить диктаторство коррупционеров, дать людям возможность не иметь много детей — и этот список можно еще долго вести.
ПБ: На вашем последнем концерте я увидел, что ты некоторым образом оскорбляешь аудиторию.
ДБ: Меня раздражает спокойная аудитория. Мы не должны унижаться до развлечения, до тех, кто “помогает хорошо провести время”. Я хочу чувствовагь себя все время дерущимся — как уличный кот.
ПБ: Хммм, так что же вы даете зрителям?
ДБ: Отдушину для вопля. Черт возьми, я иногда даже думаю, что я — блюзмен. Нет, что ты, я не пою блюзы, но я стараюсь высказать то, что чувствуют многие, и дать этому идти дальше, рисовать то, что происходит и может произойти с нами и вокруг нас. И, что гораздо более важно, мы снабжаем людей катализатором, чтобы они побуждали других думать и делать что-то по собственной воле, а не по чьей-то.
ПБ: А что делать? Развлекаться самим?
ДБ: Нет. Не только это. Для развлечения можно поиграть в видео-игры. Но думаю, что развлечения могут быть использованы, чтобы спровоцировать нечто более великое. Другими словами, в том, что война во Вьетнаме закончилась, заслуга артистов больше, чем политиков. Артисты гораздо радикальнее изменяют мир, чем политики.
ПБ: Но в основном степень доверия к ним меньше.
ДБ: И да, и нет. Если артистам не доверяют, то почему в Чили первыми расстреливали музыкантов?
ПБ: Они более уникальны чем, скажем, рабочие-сталелитейщики, да и пошумливее…
ДБ: Точно. Я имею в виду, что никто не боится Гэри Харта или там Уолтера Мондэйла, но с артистами другое дело — по крайней мере, с хорошими.
ПБ: Средства массовой информации стремятся сфокусировать свое внимание на том типе артиста, что натягивает на себя броскую униформу, выделяясь прежде всего визуально.
ДБ: Или на типе артиста социально приемлемого, остроумного и милого. Но вот то, что мы имеем на сегодняшний день: артиста-клоуна, поддерживаемого правительством, и темную сторону — андерграунд. Я благодарен судьбе за то, что живу в стране, где могу говорить и делать то, что говорю и делаю, не боясь, что меня упрячут в тюрьму или попросту пристрелят, но в то же время здесь называют артистами тех, кто играет в развлекалоч- ку с правительством… И эти “артисты” корпо-рированы больше, чем правительство. Корпорации обвивают всю нашу страну и весь западный мир. Их поддерживают финансируемые правительством CBS и ABC. И те, кто играют в эту игру, все время делают акцент на одном и том же — на сексе, мачизме, деньгах, стремлении стать звездой, — и забираются на пьедестал, возвышающий их над другими. Дают понять, что те — лилипуты. Малькольм МакЛарен сказал как-то интересную вещь: “Поп-культура предназначена для того, чтобы смягчать порывы повседневного бытия”. Может быть, они надеются, что, дав людям иллюзию свободы, они могут рассчитывать на то, что люди не смогут оторваться от собственных задниц, чтобы взять свою жизнь в свои руки.
ПБ: Так что для тебя более важно — критиковать или вдохновлять?
ДБ: Вдохновлять. Критиковать для меня — это чересчур узко, это значит всего лишь оценивать то, что люди делают без стремления думать своей головой.
* Через пять лет после этого интервью с этой ролью успешно справился Джек Николсон. (А. Л.)